В августе 1940 года в Москве и Ленинграде с помпой прошла премьера фильма «Закон жизни». Но до других городов СССР картина добраться не успела. Причиной стала яростная реакция на фильм со стороны главного зрителя – Иосифа Сталина. Виновником появления на свет экранного «пасквиля» был объявлен сценарист – знаменитый в то время писатель Александр Авдеенко.
На протяжении второй половины 1930-х годов беллетрист Александр Авдеенко (на фото в шляпе) по праву мог считать себя одним из самых счастливых людей в Советском Союзе. Бывший беспризорник и бывший шахтёр прославился, когда в 1933 году увидел свет его дебютный автобиографический роман «Я люблю». После того как книгу расхвалил сам Максим Горький, Авдеенко продолжил литературную деятельность, стал спецкором газеты «Правда» и киносценаристом. Казалось, классовая принадлежность новой знаменитости является лучшей защитой от цензуры. До поры до времени так и было – литератора носили на руках и печатали большими тиражами… Всё оборвалось в один миг, когда одно из сочинений Авдеенко не понравилось Сталину.
«Клевета на молодёжь»
Сюжет фильма по сценарию Александра Авдеенко «Закон жизни» незатейлив. На вечере выпускников медицинского института главный герой Паромов вступает в конфликт с антигероем Огнерубовым – беспринципным и распутным секретарём комсомола. Огнерубов с удовольствием спаивает товарищей и чуть не соблазняет хорошую девушку Наташу. Но вовремя выясняется, что несколько лет назад подлец бросил другую барышню, как только та от него забеременела. В финале Огнерубов посрамлён, а новым секретарём комсомола становится Паромов.
Ни у кого из лиц, причастных к работе над фильмом, его выпуску и рекламе (в первые же дни премьеры вышло несколько хвалебных рецензий), не возникло сомнений относительно благонадёжности картины. Она была написана и снята абсолютно в духе времени, когда газеты переполняли новости о разоблачении «врагов народа» или просто аморальных типов, в былые годы пробравшихся в партию, а теперь оттуда изгнанных.
Однако создатели картины прогадали. 16 августа 1940 года в той самой газете «Правда», с которой сотрудничал Авдеенко, появилась анонимная статья «Фальшивый фильм». Неизвестный автор подверг картину «Закон жизни» беспощадному разносу: «Клеветнический характер фильма особенно ярко проявляется в сценах вечеринки студентов-выпускников медицинского института. Авторы фильма изобразили вечер выпускников в институте как пьяную оргию: студенты и студентки напиваются до галлюцинаций. Авторы фильма смакуют эти подробности, ещё и ещё раз в десятках кадров показывают сцены бесшабашного пьяного разгула. …Где видели авторы подобные сцены? Где видели авторы, чтобы наша студенческая молодёжь походила на изображённых ими подонков буржуазной молодёжи? Сцены эти – клевета на советскую студенческую молодёжь». В заключение критик резюмировал: «Это не закон жизни, а гнилая философия распущенности».
Позже Авдеенко узнал от коллег, что публикация появилась по личному заданию Сталина, а её текст вождь даже сам отредактировал. И указал, что статью надо поместить без подписи.
«Я вас люблю, а ну ложитесь»
Но поношение картины и её главного, по мнению Сталина, автора не ограничилось газетной статьёй. 9 сентября 1940 года состоялось совещание в ЦК ВКП(б), специально посвящённое фильму «Закон жизни». На нём присутствовали Сталин, начальник Управления пропаганды и агитации Андрей Жданов, секретарь ЦК Георгий Маленков, писатели Александр Фадеев, Валентин Катаев, Николай Асеев. С другой стороны стола сидели обескураженные создатели картины: сценарист Авдеенко, постановщик Борис Иванов и его сорежиссёр Александр Столпер.
В российских кинотеатрах 25 января состоялась премьера фильма «Мастер и Маргарита». Ряд деятелей потребовал запретить фильм из-за высказываний режиссёра Михаила Локшина о спецоперации.
Авдеенко вспоминал, что заседание проходило в большом зале с массивной квадратной колонной. Председательствовал Жданов. Но в середине совещания из-за огромной колонны вышел Сталин, чтобы уже лично обрушиться с критикой картины на её автора. «Я сидел к Сталину ближе всех и неотрывно смотрел на него, – рассказывал Авдеенко. – Я считал его великим, гениальным. Преклонялся перед ним. Но выражение рябого, жёлто-смуглого лица поразило неумолимой жестокостью, надменностью, высокомерием. Я почувствовал и увидел, что Сталин не уважает ни одного из тех, кто находился в зале, никого не считает способным понимать жизнь. Он изрекал всем известные истины как великие открытия. Говорил медленно, с частыми паузами, нисколько не смущаясь долгим молчанием. Не говорил, а размышлял вслух, не замечая присутствующих».
Стенограмма сохранила точные слова Сталина. Вождь начал с того, что почти дословно пересказал «правдинскую» статью. А продолжил уже собственными измышлениями. «Посмотрите, какого донжуана он рисует для социалистической страны, – вещал глава государства, указывая на Авдеенко, – проповедует трактирную любовь, ультранатуральную любовь – «я вас люблю, а ну ложитесь». Это называется поэзия. Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди».
«Весь грех Авдеенко, – наконец прояснил Сталин, – состоит в том, что нашего брата – большевика – он оставляет в тени и для него у Авдеенко не хватает красок. Он так хорошо присмотрелся к врагам, до того хорошо познакомился с ними, что может изобразить их как с отрицательной, так и с положительной точки зрения. К нашей же действительности он не присмотрелся. Трудно поверить, но он не понял, не заметил её».
Константин Симонов, произведения которого позже экранизировал тот же Столпер, передавал рассказ режиссёра о том заседании: «Весь огонь резкой, можно сказать, почти беспощадной критики был обрушен Сталиным на автора сценария, а Столпер и Иванов как бы при сём присутствовали. И когда кто-то на этом разгроме обратил внимание Сталина на двух сидевших тут же режиссёров – дескать, что же делать с ними, надо, мол, покарать и их, а не только одного Авдеенко, – Сталин не поддержал этого. Небрежно покрутил пальцем в воздухе, показывая, как крутится в аппарате лента, и сказал: «А что они? Они только крутили то, что он им написал». И, сказав это, возвратился к разговору об Авдеенко».
Проштрафившегося автора нещадно заклеймили и его коллеги-писатели, специально приглашённые в ЦК для этой цели. Хотя речь Валентина Катаева оказалась явно не такой, какой от него ждали. Осудив для проформы картину «Закон жизни», писатель вдруг переключился на рассуждения о работе над литературной формой и стилем. По данному вопросу Сталин тоже нашёл что сказать. Прервав выступление оратора, вождь вместо него принялся рассуждать об искусстве в целом. Наконец вспомнил о Катаеве и бросил ему: «Извиняюсь. Продолжайте!» «А что же мне продолжать, товарищ Сталин? – ответил на это писатель. – Вы за меня всё сказали». После чего покинул трибуну.
«Много лет спустя Катаев мне признался, что он не ожидал от себя такой отчаянной выходки, – вспоминал Авдеенко. – Когда вернулся на своё место, понял, что непочтительно ответил Сталину. Ему показалось, что Сталин очень внимательно посмотрел на него. Катаев долгое время боялся мести Сталина, ждал ареста».
Война всё спишет
Сам Авдеенко тоже ждал ареста, однако его не последовало. Но пострадать за свой сценарий ему пришлось. Исключённому из партии и уволенному из «Правды» литератору не осталось ничего другого, как вернуться к профессии шахтёра. Впрочем, долго махать киркой ему не довелось. Началась Великая Отечественная война, и Авдеенко стал фронтовым корреспондентом. Сперва бывший знаменитый писатель печатался только в газете дивизии, куда был направлен. Но в 1943 году главный редактор газеты «Красная звезда» Давид Ортенберг обратился лично к Сталину: допустимо ли перепечатать очерк «горе-сценариста» в центральном военном издании? Вождь дал добро: «Можете печатать. Авдеенко искупил свою вину». А после войны прощённый литератор вернулся в Москву, где продолжил карьеру журналиста и беллетриста.
Интересное совпадение: во время похорон Сталина в марте 1953 года именно Александру Авдеенко поручили вести радиорепортаж с траурной церемонии. Корреспондент опасался: «Вслед за изумлением возникло чувство страха, что где-то кто-то в последний момент вспомнит, как Сталин предавал меня анафеме. Но до этого уже никому не было дела».
Любопытно, что впечатление от смерти вождя оказалось неожиданным для самого писателя: «Мне, заклеймённому лично товарищем Сталиным, надо бы смотреть на него без розовых очков. Куда там! Чувствовал себя осиротевшим…»
